Когда будете в Городе - послушайтесь моего доброго совета: не слушайте экскурсоводов, не бродите галдящим стадом, стараясь сфотографировать все то, что печатают на сувенирных открытках. "Здесь жил... постороен в последних годах... архитектор Хренов... на этом месте... стиль модерн... обратите внимание на эркеры...". Мало того, что находиться так долго среди людей попросту тяжело; так ведь все это неправда.
Можете пинать меня ногами, руками и щупальцами, друзья мои, но я буду твердо держаться своей узколобой точки зрения - нет и не было никакой Истории, поскольку нет ни прошлого, ни будущего в Городе, только бесконечный миг сновидения. Город грезит, и ему чудятся люди, и мосты, и арки, и гулкий звук пистолетного выстрела где-то далеко, на окраинах. Мы - призраки, мы проходим друг сквозь друга, пряди тумана, из которых мы свиты, сцепляются друг с другом, точно нити; но только немногие способны увидеть себе подобных...

Да, о чем я? Ну да, не нужен экскурсовод. Идите куда глаза глядят, куда ноги несут ваше тело, дышите желтым маревом классицизма, замирайте под строгим взглядом наемного ангела. А я вас подожду. Потому что я-то знаю, куда вас принесет в конце концов. Конечно, сюда, в прохладную колоннаду собора, где строгие тени и пасмурный полумрак. Сам собор надменно смотрит на копошащийся Невский, точно великан на пигмея; но колоннада равнодушна и спокойна, она ничего не знает о шумной улице. Можно сесть у могучей колонны, похожей на слоновью ногу и замереть, глядя на небо и Город под небом.
Вот три подростка, два мальчишки и девчонка; они купили пива и пачку сигарет, и им хорошо и бездумно; они визгливо смеются и глазеют по сторонам. Вон там на скамеечке старушка ест мороженое, изящно и методично откусывая по кусочку; доела и ушла. Пробежал тухлый тип с крашеными волосами, кинул бумажку мимо урны... Прошла компания оживленных и чем-то счастливых девиц-студенток. Кто-то методично лупит по струнам гитары. Посреди всего безобразия стоит типус, по виду - олдовый хипарь, и удивляется - елки, да где ж все нормальные люди, а? над его головой облака суетливо плывут на Запад.

А можно отвернуться и глядеть на лес колонн, на то, как луч ползет вниз по полированной поверхности, на случайный окурок в выбоинке у носка сандалии, следить, как скользят тени голубиных крыльев. Где-то далеко-далеко, с другой стороны вашей колонны, кто-то серъезно и негромко говорит о "создавшемся положении - угу, да, да, ну, просто беда, все запущено". А вы - вы в полном одиночестве (если у меня не будет настроения подойти), и все заботы и тревоги остались внизу, у первой ступеньки паперти.
А если сидеть неподвижно, то (если повезет) можно увидеть, как по колоннаде гуляет ветер, а иногда - сразу несколько. Зимой под ногами крутятся, кусают за пятки Снежные Змеи - сестры Поземки, свояченицы какого-то из Сквозняков. Весной жонглирует дождинками любопытный и шальной Ветер Перемен (он же хлопает дверями и прячется под занавесками в школьных классах) Летом тут случается и Ветер Дальних Странствий, и Ветер В Голове, и куча их племянников и приятелей. Осенью... осенью тут бывает и Крышеснос, и Западный ветер, горько пахнущий увядшими листьями золотых лесов и торфяным дымом, и ветер по прозвищу Тучи Нагоняя... а говорят, что и Серый Ветер...

Откуда я это знаю? Ну, так вот вам история.
Однажды, в жаркий солнечный день сидела я в вышеозначенной колоннаде и рассматривала чудную вещицу - бумажный веер, весь расписанный цветами и птицами. Веер мне только что подарили, и теперь он раскрывался передо мною во всем блеске своего многокрасочного великолепия. Утки-мандаринки выпячивали пестрые грудки; дородный фазан гордился своим хвостом; розы роняли пестрые лепестки... И только одного не хватало мне для полного восторга - чтоб передо мной появился полный стакан холодного-прехолодного кофе-гляссе из моей любимой кофейни; и наплевать, что он совершенно не рифмовался бы ни с потертыми джинсами, ни с дальневосточной формою моего нового приобретения. Вообще, вещи часто бывают волшебными, только никто не знает, как ими пользоваться. Ну, примерно как люди: очень многие из них талантливы, но вот только не знают об этом. Откуда индивиду знать, что он просто гениальный капитан звездолета, или талантливый мастер по изготовлению каменных топоров, или попросту Ускоритель? Я на пробу взмахнула веером и загадала желание.
- Ага-ага! "Закрой один глаз и загадай желание", как сказал Локи Одину. Ха!
Я уже говорила, что мои сандалии - самая несносная обувь на свете? Вечно хихикают над каждым моим промахом! Уж не говоря о том, что путаются с каждой туфелькой, а по утрам отлетают в дальний угод и вопят, что не хотят, чтоб их натягивали, а хотят поспать? А дальний угол - это верхний левый. Они у меня крылатые...
- Он не волшебный! Ни на йоту!
- Ни капельки, ни чуточки, ни на столечко!
- Ни на "кот начхал!"
- Ни на гулькин нос!
- Ни на сотую долю карата!
- Напряжение мю-поля ноль целых, пять десятитысячных микротопоров!
- Ну, это ты загнул!
И тут веер вздохнул. Только не спрашивайте меня, как я это узнала. Воздух как был, так и остался неподвижным. Но тяжелые вздохи - как и Большие Приветы - хоть и невидимы, а все же чувствуются...
А сандалии все не унимались:
- Сам язычок в трубочку сверни!
- А ты ветер-то крыльями не поднимай! не напугаешь!
- При чем здесь ветер?
Я замерла. А веер продолжал - тихо, точно шелест ночных крыльев:
"Знает ли кто из вас о ветре больше, чем Ваш покорный слуга? А я, осмелюсь сказать в присутствии высоких, просто ничтожный клочок бумаги, и знания мои - прах под подошвой соломенной сандалии. Что проку от дома без крыши? Что толку от безрукого сапожника?
Как, разумеется, изветно госпоже, когда на свет рождается новый веер, появляется и новый ветер. А то как же навевать прохладу? У нас ведь нет легких и голоса, как у волынки, чтобы дуть самим... И только я - несомненно, во искупление кармы предыдущего воплощения, лишен ветра. Сколько не обмахивайся мной - ни дуновенья в воздухе.
Прошу снисхожденья! Я плохо служу, но не могу искупить своего бесчестья. Сжальтесь, сломайте меня, и планки рассыплются, и рваную безжизненную бумагу унесет чуждый ветер - далеко, к суровому морю. Тогда... будет ли мне покой? но жизнь моя ныне невыносима..."
- Что он, ушел от тебя, твой ветер? Бывает, ветер покидает парус, становится Вольным Ветром, и тогда - пиши пропало. Надо новый парус добывать...
- Помню, когда Улисс...
- Ну, сам виноват.
- Нет, досточтимые сандалии. Я рожден одиноким и бездыханным.
- Как тебя зовут?
- Ничтожное имя мое - Сабуро Кай...
- И как же ты жил до сих пор?
- До сих пор меня покупали, как дорогую игрушку, вышали на стену и забывали. Чего я только не видел... Люди радовались, грустили и умирали, так же как в старину. Порой говорят - где они, люди старой столицы? Все измельчало... Но я видел юношей, читающих стихи цветам на окне и луне в проеме форточки, куда Восточный ветер доносит гарь с торфяников... Я видел девушек, не менее доблестных, чем Томоэ, готовых войти в горящий дом ради любимого, и только перед одним отступающих - перед священной волей родителей...
Один кавалер так сложил, размышляя о мимолетности этой суетной и драгоценной жизни, подобной росным жемчугам:
Что останется
После меня на земле?
В последнюю осень
чайки крик на белой стене -
Все, что возьму я с собой.
Сандалии притихли. Я подозреваю - пытались припомнить автора. Или - на что это хонкадори. Или просто придумывали ехидный ответ. Но услышать его было нам не суждено.
Нежданный вихрь бросил мне в глаза горсть песка. Я машинально заслонилась веером, и ветер подхватил мою руку, повел ею, как крылом. Странное то было движение - будто веер сам по себе вздумал танцевать в воздухе... А вихрь улегся у моих ног, еле слышно прошептав:
- Дозволь мне стать твоим дыханием....

Алистер - таково было имя ветра. Оно и неудивительно, он был рожден на шотландских берегах, служил Парусным. Однажды пришел Циклон, а за ним гнался Тайфун. Легкую лодочку гнало и мотало, несло и трясло, а потом в ночи разбило вдребезги о скалы - делеко от знакомых мест. Так Алистер стал Вольным... Да только тяжелая то была жизнь. Всем-то он мешает, все от него отмахиваются, даже гусям - и тем одно от него беспокойство. Как Вольный ветер подует - гуси беспокоются, хлопают крыльями - звук точь-в-точь как подущки выбивают, гогочут - "Ага! в Гавр! в Гавану, в Гонконг! в Гонолулу! Ага!" А сами себе думают: "что за блажь опять приключилась? должно быть, со мной что-то не в порядке. То ли съел чего, то ли переутомился. Да, работы в этом году очень много, устал, а еще эта гусыня смеет на меня шипеть. Да, надо просто сходить к психоаналитику. Ой".

Ну что же, вроде бы, все уладилось? Канечно, Сабуро Кай был вне себя от радости, от смущения даже побелел более обычного и сам собой сложился... Осталось только одно - попробовать. И я медленно взмахнула веером.

Волна морского влажного воздуха прокатилась по коллонаде, так что даже нищие у входа встрепенулись и закрутили головами. Стало легко и весело, будто мимо прошел хороший человек. Вот и славно... Я поднялась и отправилась туда, где ждали меня, где люди текут туда и сюда, точно прилив в фиорде - в метро.
Вечером в небе кучевые облака по диагонали пересекали небо, обгоняя друг друга, толкаясь крутыми боками, поддевая друг друга на дымные рога. На север держали они путь, на север спешили. Перистые облака плыли на запад, как серебряные морские змеи, на запад, на запад. А внизу все деревья склонились на восток, мусорная поземка захлестывала трамвайную остановку. Я развернулась спиной к потоку, пластиковые бутылки били по ногам, рекламные щиты подозрительно раскачивались. Воздух стал резиновым, асфальтовым, пластиковым, забивал рот, точно жевательная резинка.
Но что самое удивительное - люди на остановке радовались, подставляли лица под упругие пощечины, будто звали - а ну, дунь сильнее. И смеялись светло и беспамятно.
Трамвай медленно продавливал себе путь против ветра. Я видела пивной павильончик, сам собой едущий поперек дороги. Закрученный штопором светофор. Сорванную вывеску... И повсюду счастливые лица.
Всю ночь мой дом гудел натянутой басовой струной, всю ночь жаловались друг другу деревья во дворе, всю ночь печально перекликались электрички... И только под утро все затихло.
Я достала веер, взмахнула - и снова повеяло морем и миром. Такие дела. Такая история...

Ноябрьская Песня Бабы-Йоги
(как раз той, что живет у болота)

Эта ночь-
Ночь четырех ветров
У закрытых ворот, на пороге чужих миров…

Западный Ветер пляшет в снегах,
Песни поет о чужих берегах,
Те, что сложил позабытый народ.
Слышишь, хрустит и ломается лед ?
Память не стоит сегодня будить,
Старые раны вновь бередить.
В медный бубенчик у входа звеня,
Западный Ветер, танцуй без меня!

Нынче ночь -
Пляс колдовских ветров
Средь застывших болот, на дороге семи миров

Ветер с Полудня - алый дракон -
Жарким огнем полоснул небосклон
Власть и Богатство, Слава и Страсть
Манят в его приоткрытую пасть
Ветер Пустыни, змей-чародей!
Пусть твое пламя манит людей,
Вьется как вышитый золотом стяг -
Мне же милее теплый очаг

Длится ночь
Круг четырех ветров
Водит свой хоровод без конца меж костров

Северный Ветер совиным крылом
Тихо скользнет за морозным стеклом
Станет-застынет водою душа,
Если за двери сделаю шаг:

Долгая ночь
Свой опустила покров
Время нас ждет на перекрестке миров

Ветер Восточный - бешеный пес
Крышу мою он чуть-чуть не унес:
Воет и кружит, поземкою вьет…
Пастью оскаленной сам себя рвет.
Мне ли пугаться Безумья-в-Ночи?
Совесть безмолвствует, память молчит.
Вихрь безвременный, смерч без преград -
В горы свои убирайся назад!

Ведь уже -
Кончена ночь -
Ночь четырех ветров.
ВоротА на засов, от ворот поворот -
Окорот...
Прочь!
Прочь…