... кому чужд азарт кладоискателя, пусть первый...Нет, оставьте при себе свои камушки. Мой огород и так каменист до неприличия, уж в такой местности я живу. Думаю, что если расчистить этот клочок земли, как раз хватит материала на дом, а то и на амбар заодно - но лень побеждает всех. Кто из древних, кстати, это сказал? Те из вас, чье сердце не трепещет при слове "клад", могут просто откинуться в кресле и дремать под журчание слов (как будто кто-то забыл выключить радиоприемник), а я...

Самое подходящее место для поиска кладов - барахолка, "вторые руки", букинистическая лавка. В груде собраний сочинений Нечитаемого Классика вдруг находится маленькая, истертая до дыр книжка Пу Сун-Лина; среди старых ножей и вилок пугливо озирается фарфоровая собачка; старый шелк выскальзывает из-под груды синтетики... И чувство триумфа переполняет сердце - так, на прошлой неделе я раз шесть находила свою Трою в одном неприметном подвальчике на Литейном. А еще мне кажется, что сокровищам не очень нравится лежать в пыли и небрежении, будь то в витрине музея или в лавке древностей. То ли дело, когда шелестят страницы под аккуратной рукой любопытного нового владельца!

Не так давно пришлось мне заняться археологическими раскопками курганов обуви и тряпок, сумок и пыльных пальто, причем не просто так, а в поисках летних сандалий. Право, живописное зрелище: под душным сводом, точно знамена побежденных армий, колышутся платья и пиджаки; пестрые груды свитеров, где алые и белые рукава сплелись с желтыми и зелеными, где грубая шерсть и мягкий плюш, блестят стразы и деревянные бусы покрыты пылью не то местной, не то привозной - из заморских нечаянных стран, где щебечут и шепчут лютни и мандолины, шуршат далеким прибоем барабаны, и какая-то незнакомая мне флора, потревоженная неизвестной фауной, роняет лепестки - прямо на узор. Здесь же и мешки, полные змеистыми поясами, или перчатками, или - вдруг колготками; а то и вовсе непонятно чем: салфеточками, оборочками, фрагментами вышивки, бархотками - будто свалили туда то, что осталось на прилавках после благотворительного базара! Резкие, точно у попугаев ара, голоса продавцов:

-Распродажа, распродажа, дешевая распродажа! так дешево, что не дорого даже!
- Свитера, носки, чулки, колготки, платки - все по десять!
- А вот еще куча налетай кучей: две вещи покупаам - одну даром отдавам!
- По пятьдесят, по пятьдесят!
- Эту или вот эту?

Эту, и вот эту, и вон ту! Ну скажите, где еще в наших гиперборейских краях можно сыскать юбку из парижского ателье? серебристо-серый плюш стекает до самого пола, разрез застегивается на пуговицы с клеймом мастерской с обратной стороны, а шелк подкладки слабо, но еще ощутимо пахнет духами - совсем как прабабушкино бальное платье! и перед глазами - огни, и двускатные крыши, и улицы города, где не была никогда ни ты, ни твоя мама... и сердце замирает, бьется трепетно, не верит в это грустное "никогда больше".

- Беру!

Шелест разноцветных бумажек, покупательница уходит, и с нею - свет, и блеск, и каштаны, и "может быть", завернутые в полиэтилен и упрятанные в авоську.

Но дальше, дальше! Мимо всего этого - в дальний ряд, где тихо и несумбурно. Здесь продается то, что никто не купил, и не купит долго, потому что вещи либо драные, либо грязные, либо очень уж необычные. Как-то раз, например, здесь обнаружились груды ковбойских сапог; была однажды партия платьев и юбок, сшитых из ленточек, кое-как скрепленных между собой. Так что и цены здесь - под стать моему стройному, я бы даже сказала, поджарому кошельку.

Я пропущу здесь описание следующих двух, если не трех часов: они пролетели быстро и незаметно, но вряд ли мои находки вызовут у читателя столь же бурный восторг. Так примерно натуралист весной обследует канаву с зеленой стоячей водой: о, вот лягушачья икра... вот жабья...ой, какой замечательный циклоп! ... какая забавная стрекозиная личинка! Кое-что из выловленного вызывало восхищение своим неподражаемым уродством или бесполезностью, кое-что - интересным покроем, но - увы - все это было не то, не то, не то!

Наконец, мой взгляд выхватил из окружающего сумбура нечто: две конопляные веревочки. Веревочки прикреплялись к коричневой кожаной сандалии на деревянной подошве; сбоку подошва тоже была оклеена конопляной веревкой - потолще и сплетенной в косу. Вы наверняка видели нечто подобное на картинках, где изображены римские солдаты или средневековые монахи.
Сандалия покоилась на чем-то, обильно снабженном тонкими ремешками, ниже виднелось нечто дерюжное, зато не синтетическое; там и сям выглядывали также пузатые фляжки, загадочного цвета полотенца, стоптанные сапоги, край вышитой крестиком скатерти, роскошный шелковый пояс (безнадежно драный, похоже, над ним поработали бритвой) и разномастные кошельки.
Черноглазый смазливый продавец торговался как бог. Руки его оглаживали гладкую деревянную подошву, дергали шнурки, проверяя их на прочность, демонстрировали натуральность кожи и указывали на почти полностью стершийся узор, в то время как язык болтал без умолку, указывая на преимущества и достоинства. Впрочем, я хранила адамантовую твердость - потому что цена была на пятнадцать рублей больше, чем надо бы, и на десятку больше, чем лежало в моем кармане. Продавец лукаво усмехнулся и предложил примерить вторую....
...Едва я справилась со шнуровкой, необычайное ощущение захватило меня, точно нефритово-прозрачная, соленая волна. Ветерок обдувал ноги, намаявшиеся за день в тесных туфлях; казалось, что в пятках поселились серебристые пружинки - подпрыгнешь, и непременно полетишь. Невысоко, но зато стабильно.

- Беру!
Сегодня и завтра придется обойтись без завтрака. Зато...

Расплатилась с хитрым продавцом (он подмигнул мне на прощанье, и нахально пожелал еще не раз встретиться); волна подхватила меня, швырнула в прохладу метро, протащила по его гулким, как арка городской подворотни, переходам, вынесла на залитый солнцем и засыпанный тополиным пухом Васильевский.
А над Васильевским недавно бушевал июньский ливень, и трамвайные рельсы застенчиво выглядывали из-под пенной, желтой и глинистой воды. Но мне - мне в новых-то сандалиях! - все нипочем. Перелетая в один прыжок лужи, скользя по мокрым булыжникам, выбралась я из толпы - а там, легкими шагами, вперед, куда глядят глаза - через теплую дымку тумана...

"а мне пора идти по солнечной дороге -
мой ясен путь:
Вперед, за поворот, покуда держат ноги -
В Куда-Нибудь.

Перешагни ручей - за ним страна иная,
Народ другой...
Но мимо, мимо, вдаль - лишь дней летучих стая -
Над головой.

А ночью петь иль спать, следя за облаками
текучих снов,
До краешка луны дотронуться руками
певучих слов

Но рассвете миг помедлить на пороге,
И вновь, с утра
Вперед, за поворот, покуда держат ноги...
Ну, мне пора."

Мимо желтой, как дворец китайского императора, иглы католического собора, потом - по склизким камням мостовой на улице Репина, где домики пристально смотрят подбитыми глазами на случайного прохожего, передают привет своим собратьям в Выборге. Там мокрые простыни взволнованно хлопают крыльями на ветру, там герань на окошке третий год напоминает мне что-то из русской классики, да вот память дырявая; к Румянцевскому садику - на набережную, к Сфинксам (правый - Джин, левый - Тоник. Или наоборот?).

Тут мои сандалии возмутились.
- Ты, эта, как тебя... короче, не топай так! совсем же стопчешь!
- ой...
- не ой, а прекрати! Гермес-то никогда так не делал!
- Кто?
- Не кто, а Гермес. Триждывеличайший. Он же Меркурий. Угораздило еще и невежду в хозяйки. А, Левый?
- Ну, бывает и хуже. Она хоть симпатичная...
- Погодите, погодите...САМОГО? а зачем он вас продал?
- Ну, видишь ли... греческие боги нищают. Они, как бюджетные служащие - все музеи, консерватории. Ни восхвалений, ни жертв - разве пастух какой помянет, и то под именем святого. Ну, кто побирается, кто пожитки распродает.
- Так-с...

Я оглянулась и краем глаза увидела иностранца в солнечных очках и цветастых шортах: он увлеченно снимал безумную русскую , беседующую с собственной обувью...
... пришлось спешно ретироваться вниз, по каменным ступенькам. Там Нева ласково лижет гранит шершавым своим языком. Сфинксы и прочие покосились на меня, но ничего не сказали. Сфинксы нежились на солнце. Им у нас мерзло и муторно, зимой они впадают в спячку, лежат и грезят с открытыми глазами о солнце и водах медленной реки. А те звери - не то пантеры, не то грифоны, что притворяются там же скамейками, настолько привыкли к разным глупостям типа прогулок под луной, стихов о прекрасной даме, читаемых в сторону купола Исаакия или купальщиков (да, представьте, бывает и такой способ запачкаться), что теперь они не рычат и не огрызаются даже на такие бессмысленные явления природы, как многочисленные свадьбы.
Свадьба в центре - явление примечательное. Толпа гостей, невеста в чем-то воздушном и серебристом подозрительно радостна, у жениха глупый вид. Вокруг кружится стайка фотографов и видеооператоров, на заднем плане гнусно ухмыляется шофер - он как раз придумал маршрут с максимальным количеством мостов на пути. Все это трещит, точно стая волнистых попугайчиков, щелкает, шуршит, чмокает - а потом, точно сороконожка, полпятым валом откатывается к машине, облагородив пейзаж дюжиной разбросанных там и сям пластиковых стаканчиков.

Я пристроилась на ступеньках в обнимку с собственными коленками. Дернула было один из шнурков, но тут же передумала.
- Тебя бы так, за косичку!
- Так тебе и надо!, - немедленно отреагировал Левый Братец
- А я зато прав! А ты всегда норовишь пойти налево!
- а во мне зато можно ходить по короЛевски! как Лев!
- "Лев Баланс Прав!" задумчиво процитировала я.
- Чего?, - фраза их так заинтересовала, что все разногласия были ненадолго забыты. Я задумалась - а если каждый из них надумает пойти на все четыре стороны? особенно пока я в них?
- Так, ничего. Так вы говорили, боги бедствуют?
- Еще как. Атланты днем притворяются подпорками для балконов, а потом - в ночную смену грузчиками, в порту. Нимфы все больше в модельные агентства подались. Обожают джакузи. Мы недавно с одной туфелькой познакомились...
- Да, с такой изящной и милой... Она много чего порассказала.
- Кое-кто и вовсе стал мелким духом. Пугает путников, стучит по батарее, гудит в трубах. Ну, Киплинга поди читала? "времени очи безгневны, поступь тверда..."
- Аполлон - тот хорошо устроился.
- А его сестрица эмигрировала на Луну. Теперь делит с Мужиком-с-Луны, Зайцем и Жабой сферы влияния. Мужика почти совсем заклевала - ну, он мужик. А вот жаба...она такая.
- Зеленая. И блюзы поет...
- А...сам?, - осторожно спросила я
- У. Он отдал в свое время громы и молнии Илье. А сам решил поспать минуток так с миллиард-другой. Не на Олимпе, понятно - там туристов слишком много. Проснется, когда нужен будет. Позовут, мол...
-Ну да. И Один туда же. Ждал, ждал...а Рагнарек все не настает. Устал. Написал записку - рунами - мол, не будить, разве что конец света приключиться. Не кантовать, при пожаре выносить в первую очередь.
- А тут было дело - придурки местные чуть его не разбудили. Есть такие типа лицедеев людишки - все кого-то изображают, пыжатся. То они герои, то красавицы, то вовсе боги. Хозяин один раз за таким вот "Гермесом" понаблюдал, чуть со смеху не лопнул. О чем это я? А, да. Придурки-то все понарошку, понарошку. Убивать друг друга им не велено. И вот лежим мы однажды под деревом. А хозяин рядом лежит. Вдруг слышим - Одина кто-то призывает. Хозяин подхватился - и туда. Слышим - в жертву кого-то приносят. Потом слышались дикие крики и треск кустов. А небо все хмурится, хмурится...
- Ну, мы не знаем, что там было. Хозяин вскоре пришел довольный, бормоча, что таким юнцам ухи надо откручивать - это ж надо придумать: понарошку приносить в жертву какого-то мальчишку на алтаре Одина! Ну и что, что выглядит как каменюга! Могли бы понять - дубов в окрестности больше нигде нет. Ну, тучки потом разбежались, так, дождичек прошел. А вот была бы хохма, если бы вызвали?
- Вот уж хохма так хохма, - мрачно отозвалась я, - А вот скажите, а где же крылышки?
- Якись крылышки?
- Ну, у Гермеса на сандалиях крылышки были.
- А ты сбоку посмотри...
И действительно, сбоку, ближе к пятке, тиснение напоминало крылышки. Маленькие такие, но отчетливые. А на носках обнаружились глазки. На Левом - левый глазик, на правом - правый.
- Так вы и летать можете?
- Можем, конечно. Хочешь, воон до того шпиля долетим?
- Нет, спасибо, я высоты боюсь. Да и вообще пора домой...
- Ну, мы в момент!...
- Нет, спасибо, я же сказала..

.

Город - это хорошо. Я его люблю - но и боюсь. Никогда нельзя сказать уверенно, что это все - не мираж, не струйки тумана, встающие над болотом. А то, порой, какжется, что стоит заглянуть за фасады - увидишь картон, и холст, и деревянные подпорки, и хлопья краски. А Город - он знает, что я знаю, устраивает мне мелкие пакости, душит смогом, ослепляет сиянием золотых куполов. А потом вдруг подсовывает мне что-то странное, чудесное, чужое и невыразимо прекрасное. Я стою, и стою, и пытаюсь облечь в слова громоздящиеся брандмауэры, и высокие трубы, и клейкость крошечных листочков вязов около школы... и неизбежно опаздываю туда, куда шла. Так что это тоже, в своем роде, мелкая пакость.

Я житель окраин, где тополь и чертополох,
Полынный пустырь - как свидетель прошедшей эпохи.
Трава-лебеда, и протяжные волны, как вздохи,
И в камне весь берег, но в трещинах селится мох.

Соседская брань. По-разбойничьи чайник свистит.
А в третьей парадной опять раскричался ребенок.
Доносятся звуки попсы из разбитых колонок.
Там варят варенье. Вон там что-то бурно кипит.

Напротив по видику старое смотрят кино...
Здесь быт, точно мыльная пена - и грязен, и ясен.
Но что до того мне? Тут клен, и осина, и ясень,
И пламенной кистью рябина стучится в окно....

-- ... и верно - наступило время возвращаться домой. Легко поднялась - в кои-то веки, направилась к троллейбусной остановке. Все бы хорошо - но какая-то мелкая деталь внутри Правого Сандалетта начала натирать мне лодыжку. "Шов, что-ли, разошелся?", - подумала я. Однако, в результате обследования на свет была извлечена липкая прозрачная бирка с полустертой надписью золотыми буковками:
..LLELMO PA.....NNO
EXC...VE COLL....
..RMA-ROM...
- Это еще что такое?
- Где? Что? - забеспокоились братцы, помигивая нарисованными глазками и выгибая кверху носки, чтоб лучше видеть.
- А вот это. Ром - это Рим. Модная коллекция какая-то. Кто-то мне врет.
- Это почему врет?
- А кто мне сказал, что вы Те Самые Крылатые Сандалии?
- Ну, извините! (они так точно скопировали интонацию известного анекдота, что я невольно рассмеялась)
- Что, по-твоему, Гермес должен носить - обувь от фабрики "Скороход"???
Я им поверила. А чьи сандалии могли бы быть более нахальны со своей хозяйкой?

Правый и Левый оказались несносной обувью. С одной стороны, сносу им не было. С другой стороны - они спорили со мной, выражали собственное мнение по всем незначительным поводам, задирались и хвастались перед всеми вещами, наполняющими мой дом, и - увы - будучи в гостях, они не стояли мирно в прихожей, а волочились, распуская свои длиннейшие веревочки, за каждой более-менее симпатичной туфелькой, и даже, с прискорбием вынуждена заметить, дрались с хозяйскими ботинками. Притом они использовали нечестные приемы, поскольку умели летать не только вниз, в отличие от противников; уж не говоря о том, что зачастую нападали двое на одного! Мне пришлось пережить немало неприятных минут, спешно распутывая "взрыв на макаронной фабрике", который они учинили из всех доступных им шнурков, и деланно удивляясь, мол, что же тут случилось, наверно, хозяйская кошка порезвилась... Впрочем, эти их ссоры позволили мне подслушать массу интересных историй. Вещи ведь сами по себе очень молчаливы, редко когда дождешься от них хоть полсловечка! Но в пылу спора, разгоряченные и обозленные наглостью этих двух нахалов, лампы и платья, подсвечники и щипцы для сахара азартно отвечали и на мои вопросы - если их правильно поставить. Так я узнала, что некие непонятные мельхиоровые причиндалы, доставшиеся мне в наследство от дальней родственницы (представьте себе две одинаковые буквы X, соединенные палочкой, так что вся фигура отдаленно напоминает козла для пилки дров) - это подставки под столовые приборы, чтоб не класть их прямо на скатерть. Впрочем, это была публика заносчивая, только и твердили - до меня дотронулся барон, а до меня зато граф, а я прислуживала за столом француженке, да такой хорошенькой! Ужасно утомительно было их слушать. А золотая проволочка, несколько раз перекрученная и погнутая, оказалась оправой от пенсне. Оно мне, правда, только и сказала - "защемлю нос, будешь знать!", но я-то сразу все поняла! Ну, были и более интересные собеседники. Скажем, веер Сабуро Кай, и его приятель, ветер Алистер... Если хотите, я расскажу о них в следующий раз.

Еще у Сандалий была пренеприятная привычка по ночам тихонько бормотать стихи на непонятных языках. Впрочем, они от нее почти отказались в последнее время - как раз после встречи с веером.

А самое-то главное - какое удовольствие бродить с их помощью и в их компании! Ноги не устают, голова свободна от мыслей, можно просто шагать и широко открытыми глазами смотреть на все вокруг. "Раз" - опускаются ресницы, точно шторка фотоаппарата, "два" - картинка, яркая, будто свежая фотография, оседает где-то глубоко в мозгу. Не я иду - город плывет мимо меня, величаво и неторопливо, как речной теплоход, направляющийся на Валаам.

Неширокая, да раздольная -
Колокольная
Разбитная, шальная, бунтарская -
Пушкарская

В огоньках, точно в бусах, янтарная -
Фонарная
Извивается песней цыганскою -
Казанская

Суетливая, бестолковая,
Неизменная и вечно новая -
Садовая

Серебристо-морозная, снежная,
Кружевная, застывшая, нежная -
Манежная